Ребенок блокады: «Дефицит всего. В первую очередь, родительской ласки»

До войны у Германа Александровича была большая семья, после они остались вдвоем с мамой

Фото: Александр ГЛУЗ

Говоря о блокаде, 79-летний Герман Александрович Смирнов часто останавливается и будто покряхтывает: если бы слезы остались, наверно, плакал бы не только дыханием. В руках блокадника – канцелярская скрепка. То, во что она превратилась, теперь лежит у меня на рабочем столе. Так изогнуть кусок металла я, молодая и здоровая, не смогла бы.

ПРИВИВКА ФРОНТОВОЙ ЖИЗНЬЮ

Спустя неделю после того, как вокруг Ленинграда сомкнулось кольцо блокады, Смирнову исполнилось четыре года. Семья потомственных ленинградцев занимала три комнаты в коммуналке на улице Достоевского: Герман, родители, тетя с дядей, бабушка.

– Когда война подошла к городу, встал вопрос, уезжать нам или нет, – рассказывает Герман Александрович. – Решили остаться. Предполагалось, что за мной будет кому приглядеть.

Отец Смирнова до войны работал инженером по энергосистемам. Сначала таких ценных специалистов не призывали. Но с электричеством начались перебои, а сидеть сложа руки глава семьи не мог: ушел добровольцем в ополчение. «Потому что такая ответственность, такой характер».

– Понимаете, никто себе представить не мог, что будет такая война, – делится Смирнов. – Мы же уже это проходили: город только что, в Финскую войну, получит прививку фронтовой жизнью. Поэтому все с большой надеждой думали: «Вот подошел немец – сейчас попрем его, разобьем». А когда город обложили – тут просто «бери ружье, иди стрелять».

Воевал отец на Пулковских высотах. Там «немец косил наших, как траву». Обратно он так и не вернется: погибнет в 1942-ом.

Мать-домохозяйка с началом блокады пошла работать на завод, выпускающий снаряды. Трудилась на сборке.

– От голода бабушка – первая, потом дядя, потом тетя…, – делится Герман Александрович. – Нас осталось двое. И меня – на круглые сутки.

ПОД ЗВУК МЕТРОНОМА

«Круглые сутки» – это детский садик. Но малышей из него забирали не каждый вечер, а только по воскресеньям, всего на день. В саду, который сначала работал в нынешнем Музее Достоевского, а потом переехал на улицу Дзержинского (ныне Гороховая), было все две группы: старшая и младшая, в каждой около полусотни детей.

– Какие сейчас есть воспитатели в детском саду? Есть хорошие, есть плохие. А тогда были вообще никакие: детей в городе осталось очень много, – рассказывает Герман Александрович. – Никаких нормативов не было: лишь бы была крыша, было где положить и где вымыть посуду.

Все дни для малышей проходили, в основном, на койке или около нее. Из-за частых обстрелов и бомбардировок прогулки заменяли проветриваниями, поэтому многие детишки, в силу недостатка движения, страдали рахитом.

Порой ребятам читали книжки: «хочешь, не хочешь – слушаешь». Было много Пушкина, Барто, Маршака, Чуковского. Перечитывали. Потом еще раз. Многие фрагменты Герман Александрович запомнил наизусть: «…два барана застучали в ворота, тра-та-та, тра-та-та…».

Автор: Настя Смирнова, 8 лет, преподователь Ю.М. Крылова, частная школа "ВЗМАХ"

Фото: Александр ГЛУЗ

Смирнов считает, что жизнь в детском саду была его большой удачей: там кормили. В основном, кашами. Иногда – омлетами. Не такими, как в пионерлагерях – высокими, пышными, – а порошковыми. Но их уплетали за считанные секунды.

Еще была дуранда – спрессованная пыль от фильтрованного воздуха на хлебозаводе: наслюнявишь ее, как следует, погрызешь – и, вроде, поел. В качестве сладкого давали кисель – воду с привкусом кислинки.

Мяса, конечно, не было. Впервые сосиски Смирнов попробовал в 1944-ом: американские, в банках, их поставили по ленд-лизу. Не было и овощей и фруктов. Без клетчатки походы в туалет превращались для малышей в пытку.

– Радость была только от радио, когда объявляли об успехах наших, – вспоминает Герман Александрович. – Но обычно звучал только метроном. Чтобы ты понимал, что у тебя радио включено. И периодически «Воздушная тревога!».

ОДИН ДЕНЬ

Выходных детсадовские ждали, как праздника. После шести дней круглосуточной работы на заводе мама бралась за домашние дела: отмывала и обстирывала Германа и себя, старалась побаловать сына чем-то вкусненьким. Карточки ей отоваривали на предприятии, и если бы не это, судьба Смирновых могла бы сложиться иначе.

– Это просто святой человек, – говорит Герман Александрович о матери. – Это только когда взрослым становишься, понимаешь, как человеку нужно было крутиться, чтобы в доме было все в порядке, чтобы были и тетрадки, и книжки. Она целиком посвятила жизнь… (слово «мне» произнести не смог. – Прим. ред.).

Однажды, когда мама вела Германа домой, завопила сирена воздушной тревоги. Их путь пролегал мимо Витебского вокзала и соседнего госпиталя в ДК работников пищевой промышленности, которые как раз бомбил враг.

– Вдруг мимо нас пролетел снаряд большого калибра, – вспоминает Смирнов. – Воздушной волной нас шлепнуло о стену. После этого я получил гипс на руку и очки: на зрении сказалось сотрясение мозга.

Настоящей сказкой для маленького Германа были оладушки с клюквенным джемом, который можно было выменять на толкучке у Кузнечного рынка. Карточки в магазинах отоваривали далеко не всегда, а на барахолке за цепочку, за колечко, за столовое серебро можно было приобрести все, что угодно.

– В 1937 году наряду, как теперь говорят, со сталинским террором, у нас были очень хорошие показатели в стране, – объясняет Герман Александрович. – 1913-ый тоже был экономически благополучным. Когда дед приходил за зарплатой, у приказчика было два вида денег: «катеньки» (ассигнации) и золотые монеты. Спрашивал: «Вам какой?». Брали бумажные: их не потеряешь. Но дома для коллекции у многих были и монеты.

Если маму с работы не отпускали, за Германов приходила дворничиха. В военную пору дворники несли важную службу: они не просто мели улицы, но и следили за порядком, ведь «было очень много диверсантов». На ночь закрывали дворы на замок. Жителей «своих» домов знали лично. И периодически делали поквартирные обходы.

– Что можно сделать за один день? – задается вопросом Смирнов. – В своем углу, со своими книжками и игрушками, ты отключался и снова ненадолго становился собой. Тоже своего рода выходной, от садика.

ДЕФИЦИТ ЛАСКИ

Во дворе у Смирновых первые два года блокады лежал дирижабль: его запускали, чтобы прикрыть соседний госпиталь. Неподалеку, на месте бывшего ипподрома, где ныне стоит Театр юных зрителей, был накопитель трупов.

– По утрам по трамвайным путям по Загородному проспекту ходил паровоз с грузовыми платформами, – вспоминает Герман Александрович. – Санитары подбирали умерших и везли к накопителю: до кладбища людям было уже не дойти, многие уже себя не могли нести… Сейчас себе такое даже не представить: двухметровые горы тел, уложенных, как дрова… Но когда каждый день видишь это, свыкаешься.

На вопрос, а было ли детство, Герман Александрович отвечает: вот школьникам было плохо, ведь они не могли учиться, а карапузы-то что?

– Вроде, никакой драматургии, – говорит Смирнов. – Но дефицит всего... В первую очередь, родительской ласки.

ФОТОГАЛЕРЕЯ:

Великая Отечественная война глазами детей

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:

Совет молодежи от детей блокады: Меньше роптать – больше познавать

Бомбежки и артобстрелы. Зверские холод и голод. Погибающий старший брат. И «величайший праздник» 27 января 1944-го. Такой блокада запомнилась Майе Федоровне Кадышевой, которую война застигла восьмилетней девочкой (читать далее...)