- Мама! Мамочка! Вставай! Ну, вставай же! Я кушать хочу! Не молчи, мамочка!
Тишина. Галя дотронулась до маминой щеки и поспешно одернула руку – ледяная. Тяжело перевалившись через окоченевшее тело, четырехлетний ребенок на опухших от голода ножках заковылял в парадное, к соседке.
- Тетя Ксения, там мама! Она не шевелится. Мне страшно. И я очень хочу есть.
- Галочка, ты посиди у меня на окошечке. Давай, я закутаю тебя в одеяло, чтобы теплее было. Ты сиди и смотри на улицу. А мы сейчас твою маму на саночки положим и повезем. А ты смотри, Галочка, смотри. Ничего не забывай.
Забыть? Она бы рада, да только воспоминания въелись в память. Не выжечь их, не стереть. Семьдесят лет прошло, а они терзают Галину Куликову. Да разве ее одну? Блокада кровавым катком прошлась по миллионам ленинградцев. Прессовала судьбы, калечила души. Колючей проволокой, терновым венцом связав мертвых и живых. И никуда, никуда от воспоминаний не деться ни внукам блокадников, ни правнукам.
«Я здесь, чтобы свидетельствовать»
- Мы жили на Обводном канале, на улице Тюшина, - вспоминает Галина Куликова. - Для меня война началась с ухода на фронт папы. Помню, с мамой ходили к нему на призывной пункт, подкармливал меня сухофруктами из компота. Прямо с ладоней. Голод очень быстро вошел в нашу жизнь. Осенью сорок первого трупы на улицах никого не шокировали. Даже мы, дети, привыкли. Когда прилетали фашистские самолеты, у нас с мамой сил не было бежать в бомбоубежище. Мы спускались с пятого этажа на первый и пережидали артобстрел в дверном проеме. Когда в марте сорок второго умерла мама, я не плакала – эмоций не осталось. Тетя Ксения отвела меня в детдом. Этих домов открывалось очень много. Воспитанники, истощенные дистрофией, почти не ходили. Витя Рогожкин – столько лет прошло, а я ни имя его, ни фамилию забыть не могу! – собирал камушки и говорил, что это конфетки. Соломинки и травинки называл макаронами. Наевшись «конфет» и «макарон», он умер. От постоянного, выворачивающего желудок наизнанку, голода, не избавились даже в эвакуации. Увидим, как прохожий бросает огрызок, тут же, как воробьи, набрасываемся на него. Как было тяжело в блокаду, не передать – это надо пережить. Но, что поражало - учет велся строжайший. Всю информацию скрупулезно фиксировали и хранили. И про нас, тех, кого вывезли по Дороге жизни – тоже. Кто, когда, куда – эти сведения после войны и помогли моему папе найти меня аж на Иссык-Куле!
«В сердце моем блокадный стон похорон»
Да, учет в блокаду был строгий. Цифры стучат в висках, тисками сжимают сердце, колючим ежом подкатывают к горлу. Миллион двести тысяч – какой город еще потерял столько жителей за неполные три года?! И как не пытайся в «круглую дату» уйти от кошмаров и смрада войны, избавиться от него невозможно.
250 граммов хлеба в сутки по рабочей карточке и 125 - по служащей. Введенные в ноябре новые нормы стали приговором для города. Он вымирал. Тысячами, десятками тысяч. И не было сил хоронить покойников. Черные трупы на белом снегу – таким запомнили его зимой сорок второго блокадники. Тщательно вымаранные цензурой, письма ленинградцев бесстрастно фиксируют ужас: «Ноги уже не двигаются, а ходить надо. Жертв очень много, покойников хоронят без гробов - их нет», «Женя, мы умираем от голода. Юрик настолько истощал, что уже не просит есть, лишь изредка кричит: «Мама, если нет кушать - убей меня», - это говорит четырехлетний ребенок», «Трамваи давно не ходят, света нет, топлива нет, вода замерзла, уборные не работают. Самое главное - мучает голод», «Ленинград стал моргом, улицы - проспектами мертвых. В каждом доме в подвале склад мертвецов».
Из воспоминаний Марии Новиковой: «Гробы делать было некому. Хоронили в общих могилах на Пискаревском, Серафимовском кладбищах, сжигали в печи Кирпичного завода, в других местах».
В кольце блокады оказались четыреста тысяч детей. «Первыми умирали мальчики четырнадцати-пятнадцати лет, - пишет Валентин Васильев. - В конце ноября ничего необычного не было в том, чтобы увидеть лежащего на улице мертвеца. Трупы выносили из домов, сбрасывали из окон нижних этажей, складывали в нежилых помещениях».
Эпидемии весной удалось избежать только благодаря коммунальщикам. Получая такую же мизерную пайку, они вручную копали общие могилы. Многие, не имея сил вылезти обратно, там же, на дне траншеи умирали.
И все-таки город жил! Назло врагам, вопреки всему, наперекор судьбе. Как жил инвалид, потомственный циркач Иван Наркевич.
Если в поисковике набрать «Иван Наркевич», десятки страниц услужливо предложат известных и не очень Наркевичей. Но того блокадного дрессировщика среди них найдешь с трудом. Да и что он делал? «Всего лишь» давал детские представления.
Ребята взятого в клещи Ленинграда не видели животных. Кошек, собак, голубей и крыс съели еще в сорок первом. И вдруг, среди этой пустоты весной сорок второго возник невероятно худой мужчина в компании двух тощих собачек. Иван Иванович ходил по детсадам и детдомам и давал представления. Увидев, какие фокусы вытворяют невиданные зверьки, ребятня забывала умерших родителей, разрушенный дом, голод. Иногда они спрашивали: а собачки просят кушать?
Иван Иванович отшучивался. Малышам совсем не обязательно знать, что крохотную пайку честно делил с животными поровну. Пусть лучше карапузы восхищаются тем, как собачки стоят на задних лапках, заливисто лают, грозно рычат. Пусть гладят их, целуют – хоть на часок вырвать, выцарапать детей из кошмарной реальности.
Бездушной Сети нет дела до того, что Иван Наркевич 800 часов отдал мальчикам и девочкам блокадного Ленинграда. Всемирная паутина не способна оценить того, что, несмотря на бомбежки, холод, истощение, артисты почти каждый день выступали перед детьми. Но те, ради кого Иван Иванович жил и работал в этом Дантовом аду, чьи души он тогда спас, с благодарностью вспоминали дрессировщика и его собачек. Будут о нем помнить и их дети, внуки, правнуки.
Сколько вас было, таких иван иванычей? Семьдесят лет прошло, но, «никто не забыт и ничто не забыто».
ТОЛЬКО ЦИФРЫ
Из 2,5 миллионов ленинградцев, в ноябре-декабре 1941 года рабочие карточки получала треть. Остальные находились на иждивении.
В январе 1942 года умерли 130 тысяч человек, в марте - 100 тысяч, в мае − 50 тысяч, в июле − 25 тысяч, в сентябре – семь тысяч. Из ста умерших 63 были мужчинами. К концу войны женщины составляли основную часть населения. Всего от голода, по официальным данным, умерла 641 тысяча человек, по подсчетам историков – восемьсот тысяч.
По городу фашисты выпустили 150 тысяч тяжелых артиллерийских снарядов. Разрушили и сожгли 3174 зданий. Девять тысяч деревянных домов разобрали на топливо. Ленинград потерял больше пяти миллионов квадратных метров жилых площадей.
К зиме 1943-1944 годов 99 процентов жилых домов имели действующий водопровод. Отремонтировали 350 тысяч квадратных метров дорог, курсировали пятьсот трамвайных вагонов.
В городе на Неве 19,4 тысяч человек наградили медалью «За оборону Ленинграда». 122,6 тысяч имеют знак «Жителю блокадного Ленинграда».
Снимки блокадных лет смотрите в нашей фотогалерее.